Джатака 520 — О нерадивом царе.
Перевод с пали: В. Эрман, А.В. Парибок
Некогда в царстве Кампилье, в городе северных панчалов, правил царь Панчала1, и царствовал он неправедно и нерадиво. А за ним и все советники и прислужники тоже сделались неправедными. Задавленные податями, жители покидали населённые места и скитались по лесам, как дикие звери. Боясь царевых слуг, люди с рассветом заваливали двери своих домов колючими ветками и прятались на день в лесу. Днём их грабили мытари, ночью – разбойники, и житья народу не стало совсем.
Бодхисаттва тогда был духом дерева хурмы, что росло за городскими стенами. Каждый год царь приносил ему жертву стоимостью в тысячу каршапан. И вот он подумал: «Нынешний царь правит до того нерадиво, что и всё царство, глядишь, погубит. Придётся мне его образумить – ведь больше сделать это некому. Да я ему и обязан многим, каждый год имею от него богатое подношение. Значит, решено». Ближайшей ночью он явился в царскую опочивальню и, паря над полом, воссиял у изголовья. Царь проснулся, узрел его солнцеподобный облик и вопросил: «Кто ты такой и с чем пожаловал?» – «Государь, я дух дерева хурмы, что растёт за городом. Я пришёл дать тебе наставление». – «Что ещё за наставление?» – «Государь, ты дурно правишь. Царство твоё до того обнищало, что вот-вот погибнет. Ведь когда царь правит неправедно, ему не удержаться у власти. Уже при этой жизни он попадёт в беду, а после смерти не избежит страшного ада. К тому же, когда сам царь неправеден, то и его приближённые и слуги тоже сходят с праведной стези. Одним словом, бойся неправедности пуще всякой напасти.
О царь! Нерадивость кончается смертью,
А рвенье благое – к бессмертью приводит.
Кто рвения полон – тот не умирает,
Зато нерадивый, считай, уже умер.
Сначала – беспечность, потом – нерадивость,
Затем – обнищанье и вот – злодеянье.
Не будь нерадивым, о лучший владыка!
Немало царей, нерадивых в правленье,
Вконец разорились, а это – несчастье.
Другие же побеждены были в битвах –
И лишь потому, что неправедны были.
Нередко князья, земледельцы, монахи
Платились бедой за свою нерадивость.
А ты опустился, идёшь против дхармы,
Страна твоя, так процветавшая прежде,
Ворами разграблена и обнищала.
А значит, не будет ни сына, ни денег,
Ни золота – всех своих благ ты лишишься.
С тобою считаться друзья перестанут,
Ты кшатрием числиться больше не сможешь!
Ни слуги, ни войны на колесницах,
Ни быстрая конница, ни пехотинцы –
Никто в тебе кшатрия видеть не станет.
Кто глуп, безрассуден, дурное замыслил,
Того покидает богиня удачи,
Как старую кожу змея покидает.
А кто рассудителен, бодр и прилежен,
Именье своё непременно умножит:
Оно, словно стадо с быком, разрастётся.
Ступай, государь, поброди по округе,
На жизнь насмотрись да прислушайся к людям.
Узнаешь, быть может, как следует править.
Не мешкай же, государь! Посмотри на своё царство и берись за ум, а не то оно пропадёт», – наставил царя бодхисаттва и вернулся к себе в дерево. Потрясённый его речами, царь на следующий же день поручил все дела советникам, а сам на рассвете вышел с придворным жрецом через восточные ворота и пошёл, куда глаза глядят. Они быстро удалились от города на целую йоджану. Там стоял деревенский дом; старик хозяин ещё с утра завалил его дверь колючими ветками и на целый день ушёл с семьёй в лес прятаться. А сейчас мытари убрались из деревни, и он вернулся. У самых дверей он сослепу напоролся ступней на колючку, сел вынимать занозу и в сердцах проворчал:
«Хоть бы нашего Панчалу
Так стрелой в бою пронзили!
Пусть помучится от раны,
Как я мучусь от колючки!»
Бранил же он царя не просто так, а по наитию – такова была воля бодхисаттвы. Ведь в тот миг рядом стояли переодетые царь и придворный жрец. Жрец сказал:
«Старый ты, подслеповатый,
Ничего вокруг не видишь,
Потому и напоролся.
Но при чём здесь царь Панчала?»
Старик ответил:
«В том виновен царь Панчала,
Что мы прячемся по чащам.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём – от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает!
Раз кругом беда такая,
Изворачиваться нужно:
Носим из лесу колючки,
Чтобы в дом без нас не лезли».
«Учитель! – сказал тут царь жрецу. – Старик-то дело говорит: мы кругом виноваты. Пойдём обратно и будем царствовать праведно». Но бодхисаттва тут же вошёл в жреца и ответил его устами: «Побродим ещё, государь». Пошли они дальше, в другую деревню, а по дороге услышали старушечий голос. Там неподалёку жила некая бедная женщина, что имела двух дочек на выданье. Пускать их одних в лес она боялась, а потому сама ходила за дровами и лесными плодами. Тем все трое и жили. Как раз в ту пору она забралась нарвать плодов на дерево, да вдруг сама сорвалась и свалилась на землю – и в сердцах послала проклятье царю:
«Хоть бы этот царь Панчала
На тот свет скорей убрался!
Что за жизнь пошла такая –
Замуж дочерей не выдать!»
Жрец попробовал её осадить:
«Что ты мелешь, негодяйка,
Слов своих не понимая!
Царская ли то забота –
Женихов искать девицам!»
Старуха в долгу не осталась:
«Всё я понимаю, брахман.
Я кляну царя за дело.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает.
Не свести концы с концами –
Кто ж жениться пожелает?»
«Её правда», – решили царь со жрецом и пошли дальше. Тут до них донёсся голос пахаря. Волу его лемехом плуга подсекло ногу. Он залёг, а пахарь стал проклинать царя:
«На копьё бы напоролся
В битве этот наш Панчала,
Как на острый лемех плуга
Напоролся вол злосчастный!»
Жрец вступился за царя:
«Беспричинно ты, негодник,
Злишься на царя Панчалу.
Он ни в чём не провинился
И не заслужил проклятий».
Пахарь возразил:
«Нет, совсем не без причины
Злюсь я на царя Панчалу.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает.
Мытари его сегодня
Приготовленный мне завтрак
У моей жены отняли.
Ей пришлось опять готовить.
Я проголодался в поле
И оглядываться начал –
Лемех плуга повернулся
И волу порезал ногу».
Пошли они дальше и в какой-то деревне заночевали. Поутру хозяин сел доить свою комолую корову, а та вздумала лягаться, ударила его самого и опрокинула подойник с молоком. Хозяин стал проклинать царя:
«Пусть в сражении ударят
Булавой царя Панчалу,
Как меня сейчас лягнула
Непослушная корова!»
Жрец возразил:
«Опрокинула подойник
Норовистая скотина,
Так при чём здесь царь Панчала?
Он-то в этом неповинен!»
Тот ответил:
«Ты недальновиден, брахман.
Есть за что винить Панчалу:
Эту злющую корову
Мы бы сами не доили,
Кабы мытари-пиявки
Молоко с нас не тянули!»
«Верно он говорит», – подумалось им. Вышли они на большую дорогу и направились назад к городу. А в деревне, лежавшей у них на пути, мытари зарезали пёстрого телёнка, чтобы из его шкуры наделать себе ножен для мечей. Корова, его мать, затосковала, перестала есть траву, пить воду, только слонялась по деревне и жалобно мычала. Глядя на неё, деревенские ребятишки стали слать царю проклятья:
«Хоть бы царь детей лишился,
Хоть бы он иссох от горя,
Как несчастная корова,
Что страдает без телёнка!»
Жрец воскликнул:
«Коли мается скотина –
Пастухи недоглядели;
Нет вины царя Панчалы,
Что она мычит тоскливо».
Ребятишки отозвались:
«Не скажи, достойный брахман!
Виноват-таки Панчала,
Он ведь мытарям позволил
Шкуру снять с её телёнка!»
«Ваша правда», – признали царь с жрецом и отправились дальше. Проходили они мимо пересохшего пруда; вороны клевали там лягушек. Только поравнялись с прудом, как бодхисаттва устами лягушки произнёс:
«Пусть с детьми сожрут Панчалу,
Когда он падёт в сраженье,
Как лягушек пожирают
Деревенские вороны!»
Жрец возразил:
«Не всем живым дарует царь защиту,
Но только человеческому роду.
Царь неповинен в нарушенье дхармы,
Когда на вас охотятся вороны».
Лягушка отозвалась:
«Неблагородны твои речи, брахман,
Ведь ты стремишься угодить владыке!
Когда цари народ свой притесняют,
Льстецы становятся опорой трона.
А будь у нас хорошее правленье,
Так у людей завёлся бы достаток,
Чтоб не скупиться в жертвоприношеньях.
Вороны бы остатками кормились
И перестали б поедать лягушек».
«Все, выходит, нас проклинают, даже лягушки в пруду!» – убедились царь со жрецом. Вернулись они в столицу и, памятуя о наставлении, что дал им бодхисаттва, взялись за ум и стали править согласно дхарме.